VS
2007-08-26 04:42:10 UTC
http://www.newtimes.ru/magazine/issue_28/article_9.htm
Семь лет назад в Баренцевом море, в 150 километрах к северо-западу от
Североморска, затонул противоавианосный подводный атомный ракетный
крейсер К-141 «Курск».
На его борту находились 118 подводников. Через семь дней после
затопления к спасению моряков наконец привлекли специалистов из
Норвегии. Но было уже поздно. 23 августа 2000 года в стране был объявлен
национальный траур. Государственная комиссия, расследовавшая причины и
обстоятельства этой трагедии, пришла к выводу, что «произошел
самопроизвольный взрыв торпеды, повлекший за собой взрыв всего
торпедного отсека». Владимир Путин на вопрос ведущего американского
телеканала CNN Ларри Кинга о том, что же произошло с подлодкой «Курск»,
ответил: «Она утонула». Реакция властей на трагедию с подлодкой была
совершенно неадекватной, считает Сергей Доренко, в то время ведущий
аналитической программы «Время» на ОРТ. Репортаж из Видяево, где жили
тогда вдовы подводников, стал последним в его телевизионной карьере.
Сергей Доренко
Сообщения о тяжелых больных из понедельничного поезда «Невский экспресс»
перемежаются в новостном потоке с новостями об августейших развлечениях
Путина и Альбера II. Августейшим приятелям, например, понравилось
горловое пение. И им спели. И диски подарили нечаянно припасенные.
Правда, здорово? Я вспоминаю Путина семь лет назад — подавленного,
раздраженного, ищущего способ казаться адекватным — сразу после трагедии
с подлодкой «Курск».
Почему он боялся тогда и не боится сейчас? Чего именно он боялся тогда?
«Наняли за сто долларов
— шлюх» —
В том августе я не был в Москве. Отдыхал в Крыму у гостеприимного Кучмы.
В Форосе. Приехал в Москву 26 августа. Программа моя (программа «Время»
на канале ОРТ — ныне Первый канал), первая после отпуска, должна была
выйти в эфир 2 сентября. И надо было прорываться в Видяево, в гарнизон,
где базировался прежде «Курск». И надо было заручиться поддержкой всяких
начальников: в Видяево пускали тяжело — и военные, и пограничники, и
особисты.
Я встретился с Борисом Березовским, тогда еще совладельцем ОРТ. Попросил
о помощи. Скорее даже просил совета. Потому что Борис к тому времени уже
затеял непрерывно писать Путину публичные письма на манер князя
Курбского, только Путин не отвечал своему Курбскому в письмах. Так что
аппаратного проку от Бориса большого не было. Он и сам понимал. Сказал:
«Позвони Волошину1, а канал чем сможет — поможет. Экстренно наймет
самолет до Мурманска, когда надо будет». Еще рассказал Борис, что, пока
меня не было, у Татьяны Кошкарёвой с Рустамом Нарзикуловым — они тогда
руководили программой «Время» — был сюжет, где две молоденькие вдовы
офицеров с «Курска» говорили о черствости и неискренности начальства.
Жаловались вдовы. А не знали они еще, что вдовы они теперь. Они себя не
очень осознавали в этом качестве. Они были в ситцевых платьицах в
горошек какой-то глуповато оптимистичный. Девчонки — лет по 25. Они
детей отвозили к родителям в глубинку свою. Что-то в этом роде. Так вот,
Березовский рассказал, что после этого сюжета позвонил начальству
программы «Время» сам Владимир Путин: дескать, телевизионщики наняли за
сто долларов шлюх, которые на него клевещут, чтобы его свалить. Вроде
так ровно и выразился: «наняли шлюх, чтобы его свалить». Может,
клевещут? Звонил Путин именно Березовскому, или Шабдурасулову (бывшему
главе Первого канала), или Косте Эрнсту — не помню и не хочу сейчас
выяснять. Потому что для меня в моей истории про «Курск» важно было не
это, а мое впечатление о внутреннем мире Путина и о его способности
чувствовать чужую боль. Я пошел и посмотрел в архиве этот сюжет с
вдовами. Платья выше колен. Не черные, само собой. Девчонки хорошенькие
— жалобные, несчастные, но хорошенькие. Чистенькие и на шлюх не похожи
нисколько. Путин-то сам видел сюжет? Его их платья смутили?
Но я-то вырос в гарнизонах, понимаете? Я знаю, что у лейтенантских жен
нет траурных нарядов. И вот почему: мамины и бабушкины траурные платья
хранятся далеко, в родном городе, а в самом гарнизоне траурного не
держат — из суеверия не держат. В гарнизонах люди готовятся всю жизнь
встретить смерть и всю жизнь уговаривают ее, смерть, не приходить. Мой
отец, например, брился и мылся дополнительно перед полетами, надевал
чистейшее нижнее белье. «Стыдно, — говорил, — если найдут потом в
несвежем и с дырявыми носками, ведь я боевой летчик». А у друга моего,
Володьки Докучаева, отец никогда не переодевался специально перед
полетами — считал, накликать беду можно, если переодеваться. Так вот,
представьте себе, что наши бы матери — моя и Володькина, например, —
обзавелись бы траурными платьями. Я так думаю, отцы бы отправили их в
сумасшедший дом мгновенно.
«Мы можем платить
— и так и так» —
Теперь скажите, зря ли я злился на Путина за вдов? Может, Березовский
преувеличил чего, а я повелся? Но я уже злился. И я не позвонил
Волошину. А наоборот, Волошин мне позвонил. И позвал поговорить. Долго
говорили. Почти два часа. От разговоров о «Курске» уходил тогда Волошин,
а о телевидении расспрашивал много. Время тянул, как потом выяснилось.
Отошел, позвонил, потом говорит: «Не зайдете к Владимиру Владимировичу?»
Я согласился. Отчего же не зайти?
Это было 31 августа 2000 года. Путин опять о «Курске» ни слова. Начал с
того, что Березовский неадекватен. Заявил твердо — и стал ждать моего
ответа. Я же подтвердил немедленно, что уже слышал такое и от Юмашева, и
от Волошина и что Чацкий тоже был неадекватен, но дело было не в Чацком
до какой-то степени, хотя и в нем тоже.
Путин сказал: работать будем теперь по-другому, он лично будет
руководить Первым каналом. Я согласился и с этим. Сам так сам. Если бы
еще апостол Петр заявил мне, что и Путин устраняется от руководства
Первым каналом, а апостол лично отруководит, я бы еще пуще обрадовался —
это же полная бесконтрольность и анархия, а нам того и надо.
«Вы будете членом моей команды», — сказал Путин. Тут я возразил. Команды
все эти — интриги, подсиживания, я так не умею, в командах прежде не
состоял и в новых не хочу.
«Тогда будем работать с вами напрямую», — предложил Путин. Я очень это
поддержал. Прямо с готовностью и восторгом. «Тут, — говорю, — еще такое
удобство, что ничего менять не надо, ведь мы с вами и прежде работали
напрямую, вот и продолжим старое». Дальше Путин сказал что-то странное,
чем отмел весь предыдущий разговор. «Мы хотим сделать так, — сказал
президент, — чтобы ваша жизнь была комфортной… Чтобы вы не нуждались… Я
хочу, чтобы вы знали, что у нас с этим, — он пошевелил в воздухе
пальцами, как будто считал деньги, — что у нас с этим проблем нет». Тут
пауза затянулась. Я молчал, и он молчал. Потом он как бы — жестом —
положил две стопочки на стол и пояснил: «Мы можем платить и так и так».
Имелся в виду официальный заработок и черный нал, как я понимаю. Я
совсем смутился. Рыскал тупо глазами по флагу моей страны и по гербу на
стене. Он спросил: «Так вы в моей команде?» «Нет, я лучше в команде
телезрителей», — ответил я.
«Ну, я вижу, вы еще не определились», — подытожил Владимир Владимирович.
Так стало понятно — разговор окончен. Уже у двери сказал: «Я хочу завтра
поехать в Видяево». Путин: «Поезжайте».
За дверью меня встречал Александр Волошин: «Вы обо всем договорились?»
Я сказал: «Да, президент посылает меня в Видяево. Позвоните, пожалуйста,
предупредите, скажите генералам, что буквально все — особисты,
замполиты, командиры и погранцы — должны построиться, надеть кокошники и
ждать меня с хлебом-солью».
Позвонил Березовскому, сказал, что мне нужен самолет на утро. Сказал,
что мне только что Главнокомандующий предлагал деньжат под гербом. Прямо
по телефону шел и орал в Кремле. Кричал: «Понимаешь, Боря, если бы он
промолчал, а уже бы Волошин сказал, что у него есть специально
устроенный еврей, который позаботится о моих гонорарах, я бы не
обиделся, но он же офицер и главковерх, понимаешь?»
— «Ничего личного» —
Я передернул. Президент не посылал меня в Видяево. Но Волошин навел
страшный ужас на генералитет. Меня и вправду встречали как главковерха.
На атомной лодке «Воронеж», помнится, особист взял меня за рукав и
сказал, что у него приказ пустить меня на какой-то там пульт, но есть
должностная инструкция не пускать. «Пожалейте, Сергей Леонидович, —
молил он, — сейчас одна команда, а завтра другая, а меня же посадят.
Прошу вас, не ходите в это помещение с видеокамерой». Я попросил
операторов не ходить и сам не пошел. И это было единственное помещение
на подводных лодках или в квартирах вдов, куда меня не повели. Всё:
детские садики, сослуживцы, учебные классы на земле и подводные лодки —
всё было мобилизовано для нас Волошиным.
Выдали в эфир эту программу 2 сентября. Останкинская телебашня горела
весь день, а работать начали в восемь вечера в субботу, а в девять пошла
программа видяевская. Через неделю попросил меня зайти начальник, Костя
Эрнст. Стал говорить, что я должен снять кучу материалов из новой
программы. Про видяевскую — ни слова. Я слушал рассеянно и с сожалением.
Незадолго до этого я сильно рекомендовал Путину Костю оставить на Первом
канале и говорил, что Костя парень хороший и не продаст. И так далее. И
смотрел я на Костю как на племянничка какого-то забывшегося. Сказал:
«Костя, мы без тебя вопросы решаем. Ты не бери на себя лишнего. Это не
твои дела. Что пойдет в моей программе, я с тобой обсуждать не хочу».
Костя говорил дежурным громким голосом, как под запись. А когда проводил
меня до двери, тихонечко и человеческим голосом сказал, наклонившись:
«Старик, ничего личного, nothing personal». И еще что-то добавил
хорошее. И я пообещал на него никогда зла не держать.
Так почему Путин был в панике после «Курска», почему даже и не старался
скрыть растерянность? А потом, вы помните, во время «Норд-Оста», он
опять был в панике, по свидетельству близких к нему людей, но не выносил
этого на люди. А во время Беслана уже просто нервничал, отдал вожжи, но
действовал по лекалу и без паники. А теперь уже такая мелочь, как поезд,
идущий под откос, вообще не прерывает милого гламурчика с Альбером II.
Привычка? Или семь лет назад он действительно был уверен, что его может
снять телевидение? И вдовы и погибшие моряки его интересовали только с
этой точки зрения: опустят они ему рейтинг или нет, свалят или нет?
Семь лет назад в Баренцевом море, в 150 километрах к северо-западу от
Североморска, затонул противоавианосный подводный атомный ракетный
крейсер К-141 «Курск».
На его борту находились 118 подводников. Через семь дней после
затопления к спасению моряков наконец привлекли специалистов из
Норвегии. Но было уже поздно. 23 августа 2000 года в стране был объявлен
национальный траур. Государственная комиссия, расследовавшая причины и
обстоятельства этой трагедии, пришла к выводу, что «произошел
самопроизвольный взрыв торпеды, повлекший за собой взрыв всего
торпедного отсека». Владимир Путин на вопрос ведущего американского
телеканала CNN Ларри Кинга о том, что же произошло с подлодкой «Курск»,
ответил: «Она утонула». Реакция властей на трагедию с подлодкой была
совершенно неадекватной, считает Сергей Доренко, в то время ведущий
аналитической программы «Время» на ОРТ. Репортаж из Видяево, где жили
тогда вдовы подводников, стал последним в его телевизионной карьере.
Сергей Доренко
Сообщения о тяжелых больных из понедельничного поезда «Невский экспресс»
перемежаются в новостном потоке с новостями об августейших развлечениях
Путина и Альбера II. Августейшим приятелям, например, понравилось
горловое пение. И им спели. И диски подарили нечаянно припасенные.
Правда, здорово? Я вспоминаю Путина семь лет назад — подавленного,
раздраженного, ищущего способ казаться адекватным — сразу после трагедии
с подлодкой «Курск».
Почему он боялся тогда и не боится сейчас? Чего именно он боялся тогда?
«Наняли за сто долларов
— шлюх» —
В том августе я не был в Москве. Отдыхал в Крыму у гостеприимного Кучмы.
В Форосе. Приехал в Москву 26 августа. Программа моя (программа «Время»
на канале ОРТ — ныне Первый канал), первая после отпуска, должна была
выйти в эфир 2 сентября. И надо было прорываться в Видяево, в гарнизон,
где базировался прежде «Курск». И надо было заручиться поддержкой всяких
начальников: в Видяево пускали тяжело — и военные, и пограничники, и
особисты.
Я встретился с Борисом Березовским, тогда еще совладельцем ОРТ. Попросил
о помощи. Скорее даже просил совета. Потому что Борис к тому времени уже
затеял непрерывно писать Путину публичные письма на манер князя
Курбского, только Путин не отвечал своему Курбскому в письмах. Так что
аппаратного проку от Бориса большого не было. Он и сам понимал. Сказал:
«Позвони Волошину1, а канал чем сможет — поможет. Экстренно наймет
самолет до Мурманска, когда надо будет». Еще рассказал Борис, что, пока
меня не было, у Татьяны Кошкарёвой с Рустамом Нарзикуловым — они тогда
руководили программой «Время» — был сюжет, где две молоденькие вдовы
офицеров с «Курска» говорили о черствости и неискренности начальства.
Жаловались вдовы. А не знали они еще, что вдовы они теперь. Они себя не
очень осознавали в этом качестве. Они были в ситцевых платьицах в
горошек какой-то глуповато оптимистичный. Девчонки — лет по 25. Они
детей отвозили к родителям в глубинку свою. Что-то в этом роде. Так вот,
Березовский рассказал, что после этого сюжета позвонил начальству
программы «Время» сам Владимир Путин: дескать, телевизионщики наняли за
сто долларов шлюх, которые на него клевещут, чтобы его свалить. Вроде
так ровно и выразился: «наняли шлюх, чтобы его свалить». Может,
клевещут? Звонил Путин именно Березовскому, или Шабдурасулову (бывшему
главе Первого канала), или Косте Эрнсту — не помню и не хочу сейчас
выяснять. Потому что для меня в моей истории про «Курск» важно было не
это, а мое впечатление о внутреннем мире Путина и о его способности
чувствовать чужую боль. Я пошел и посмотрел в архиве этот сюжет с
вдовами. Платья выше колен. Не черные, само собой. Девчонки хорошенькие
— жалобные, несчастные, но хорошенькие. Чистенькие и на шлюх не похожи
нисколько. Путин-то сам видел сюжет? Его их платья смутили?
Но я-то вырос в гарнизонах, понимаете? Я знаю, что у лейтенантских жен
нет траурных нарядов. И вот почему: мамины и бабушкины траурные платья
хранятся далеко, в родном городе, а в самом гарнизоне траурного не
держат — из суеверия не держат. В гарнизонах люди готовятся всю жизнь
встретить смерть и всю жизнь уговаривают ее, смерть, не приходить. Мой
отец, например, брился и мылся дополнительно перед полетами, надевал
чистейшее нижнее белье. «Стыдно, — говорил, — если найдут потом в
несвежем и с дырявыми носками, ведь я боевой летчик». А у друга моего,
Володьки Докучаева, отец никогда не переодевался специально перед
полетами — считал, накликать беду можно, если переодеваться. Так вот,
представьте себе, что наши бы матери — моя и Володькина, например, —
обзавелись бы траурными платьями. Я так думаю, отцы бы отправили их в
сумасшедший дом мгновенно.
«Мы можем платить
— и так и так» —
Теперь скажите, зря ли я злился на Путина за вдов? Может, Березовский
преувеличил чего, а я повелся? Но я уже злился. И я не позвонил
Волошину. А наоборот, Волошин мне позвонил. И позвал поговорить. Долго
говорили. Почти два часа. От разговоров о «Курске» уходил тогда Волошин,
а о телевидении расспрашивал много. Время тянул, как потом выяснилось.
Отошел, позвонил, потом говорит: «Не зайдете к Владимиру Владимировичу?»
Я согласился. Отчего же не зайти?
Это было 31 августа 2000 года. Путин опять о «Курске» ни слова. Начал с
того, что Березовский неадекватен. Заявил твердо — и стал ждать моего
ответа. Я же подтвердил немедленно, что уже слышал такое и от Юмашева, и
от Волошина и что Чацкий тоже был неадекватен, но дело было не в Чацком
до какой-то степени, хотя и в нем тоже.
Путин сказал: работать будем теперь по-другому, он лично будет
руководить Первым каналом. Я согласился и с этим. Сам так сам. Если бы
еще апостол Петр заявил мне, что и Путин устраняется от руководства
Первым каналом, а апостол лично отруководит, я бы еще пуще обрадовался —
это же полная бесконтрольность и анархия, а нам того и надо.
«Вы будете членом моей команды», — сказал Путин. Тут я возразил. Команды
все эти — интриги, подсиживания, я так не умею, в командах прежде не
состоял и в новых не хочу.
«Тогда будем работать с вами напрямую», — предложил Путин. Я очень это
поддержал. Прямо с готовностью и восторгом. «Тут, — говорю, — еще такое
удобство, что ничего менять не надо, ведь мы с вами и прежде работали
напрямую, вот и продолжим старое». Дальше Путин сказал что-то странное,
чем отмел весь предыдущий разговор. «Мы хотим сделать так, — сказал
президент, — чтобы ваша жизнь была комфортной… Чтобы вы не нуждались… Я
хочу, чтобы вы знали, что у нас с этим, — он пошевелил в воздухе
пальцами, как будто считал деньги, — что у нас с этим проблем нет». Тут
пауза затянулась. Я молчал, и он молчал. Потом он как бы — жестом —
положил две стопочки на стол и пояснил: «Мы можем платить и так и так».
Имелся в виду официальный заработок и черный нал, как я понимаю. Я
совсем смутился. Рыскал тупо глазами по флагу моей страны и по гербу на
стене. Он спросил: «Так вы в моей команде?» «Нет, я лучше в команде
телезрителей», — ответил я.
«Ну, я вижу, вы еще не определились», — подытожил Владимир Владимирович.
Так стало понятно — разговор окончен. Уже у двери сказал: «Я хочу завтра
поехать в Видяево». Путин: «Поезжайте».
За дверью меня встречал Александр Волошин: «Вы обо всем договорились?»
Я сказал: «Да, президент посылает меня в Видяево. Позвоните, пожалуйста,
предупредите, скажите генералам, что буквально все — особисты,
замполиты, командиры и погранцы — должны построиться, надеть кокошники и
ждать меня с хлебом-солью».
Позвонил Березовскому, сказал, что мне нужен самолет на утро. Сказал,
что мне только что Главнокомандующий предлагал деньжат под гербом. Прямо
по телефону шел и орал в Кремле. Кричал: «Понимаешь, Боря, если бы он
промолчал, а уже бы Волошин сказал, что у него есть специально
устроенный еврей, который позаботится о моих гонорарах, я бы не
обиделся, но он же офицер и главковерх, понимаешь?»
— «Ничего личного» —
Я передернул. Президент не посылал меня в Видяево. Но Волошин навел
страшный ужас на генералитет. Меня и вправду встречали как главковерха.
На атомной лодке «Воронеж», помнится, особист взял меня за рукав и
сказал, что у него приказ пустить меня на какой-то там пульт, но есть
должностная инструкция не пускать. «Пожалейте, Сергей Леонидович, —
молил он, — сейчас одна команда, а завтра другая, а меня же посадят.
Прошу вас, не ходите в это помещение с видеокамерой». Я попросил
операторов не ходить и сам не пошел. И это было единственное помещение
на подводных лодках или в квартирах вдов, куда меня не повели. Всё:
детские садики, сослуживцы, учебные классы на земле и подводные лодки —
всё было мобилизовано для нас Волошиным.
Выдали в эфир эту программу 2 сентября. Останкинская телебашня горела
весь день, а работать начали в восемь вечера в субботу, а в девять пошла
программа видяевская. Через неделю попросил меня зайти начальник, Костя
Эрнст. Стал говорить, что я должен снять кучу материалов из новой
программы. Про видяевскую — ни слова. Я слушал рассеянно и с сожалением.
Незадолго до этого я сильно рекомендовал Путину Костю оставить на Первом
канале и говорил, что Костя парень хороший и не продаст. И так далее. И
смотрел я на Костю как на племянничка какого-то забывшегося. Сказал:
«Костя, мы без тебя вопросы решаем. Ты не бери на себя лишнего. Это не
твои дела. Что пойдет в моей программе, я с тобой обсуждать не хочу».
Костя говорил дежурным громким голосом, как под запись. А когда проводил
меня до двери, тихонечко и человеческим голосом сказал, наклонившись:
«Старик, ничего личного, nothing personal». И еще что-то добавил
хорошее. И я пообещал на него никогда зла не держать.
Так почему Путин был в панике после «Курска», почему даже и не старался
скрыть растерянность? А потом, вы помните, во время «Норд-Оста», он
опять был в панике, по свидетельству близких к нему людей, но не выносил
этого на люди. А во время Беслана уже просто нервничал, отдал вожжи, но
действовал по лекалу и без паники. А теперь уже такая мелочь, как поезд,
идущий под откос, вообще не прерывает милого гламурчика с Альбером II.
Привычка? Или семь лет назад он действительно был уверен, что его может
снять телевидение? И вдовы и погибшие моряки его интересовали только с
этой точки зрения: опустят они ему рейтинг или нет, свалят или нет?